Хабаровск
Жизнь Матвея Журавлева вполне укладывается в каноны блюзового жанра. Первые американские блюзмены — простые парни без гроша за душой, с гитарой на плече и непростой судьбой. Одиночки, превыше всего в жизни ценившие две вещи: музыку и свободу. Да, пожалуй, Матвей Журавлев таким и был.
Его нонконформизм, возведенный в степень, не был напускным, а, напротив, являлся одним из главных стержней его жизни. Другим, конечно, была музыка. Рано выбрав ее для себя как главную направляющую своей судьбы, он всегда сохранял ей верность, не пасуя перед трудностями и неудачами.
Еще в училище искусств он обезоруживал преподавателей и одногруппников тем, что знал содержание всех учебников наизусть. За что и был награжден шутливо-уважительным прозвищем «профессор». Нет, он не обладал феноменальное памятью, а скорее, чудовищной целеустремленностью и работоспособностью, и не переставал жадно учиться всему, что касалось музыки — с детства и до последних дней.
Изучение музыкальной теории и композиции вылилось в создание его собственной системы обучения музыке. Обладающий математическим мышлением, трудолюбием и музыкальным фанатизмом, Матвей сделал попытку обобщить и до предела сжать всю теорию до размеров небольшой таблицы. «Как у Менделеева, только в музыке»: в замыслах он не мелочился. И к цели шел, несмотря ни на что. Эта система была его попыткой противопоставить что-то традиционной системе обучения. Насколько она удалась, судить специалистам. Но в целом все это хорошо отражает натуру Матвея Журавлева. Он и любая система всегда находились на разных полюсах.
Активный, деятельный, он всегда находил себе музыкальное применение: руководил, был солистом и участником множества коллективов, объездил всю страну, создал множество песен, вариаций, мелодий. Одних только песен о Хабаровске у него насчитывается около 300. Причем, он словно нарочно держится вдалеке от популярной музыки и инструментов. Что такое — играть на домбре и балалайке в 70-х, когда все повально увлекались битлами и осваивали электрогитары? То же, что играть джаз и русские романсы в 90-е, в эпоху, когда разудалая попса вырвалась из-под гнета цензуры и завладела, казалось, всеобщим вниманием.
Он любил выделиться из толпы: чего стоит одна только белая ковбойская шляпа, которая, в сочетании с бородой, очками и неизменной гитарой, создавала неповторимый образ. И все же окружающим людям он запоминался, прежде всего, не внешностью. Его «поперечный» характер, нелегкий нрав, максимализм и убийственная прямота были настоящей притчей во языцех. Если уж совсем откровенно: для всего музыкального сообщества города он был как бельмо на глазу. Такого не задвинешь в угол, не заткнешь за пояс, не заставишь плясать под свою дудку и играть то, что нужно. Прямолинейный, резкий и категоричный, Матвей никогда не стеснялся говорить человеку в лицо все, что он о нем думает. Мог оскорбить, прицельно выбить из равновесия метким словом.
«Нельзя забывать об атмосфере, которая царила в музыкальных кругах Хабаровска. Каждый тихо сидел в своем болоте, но Матвей никому не позволял спокойно жить», — вспоминает Игорь Толщин, его ученик, — «Как ты будешь относиться к человеку, который каждый день напоминает тебе, что ты — ничтожество? Многие его просто ненавидели, и я в том числе. Но, с другой стороны, он ломал человека в его же интересах. Заставлял вспоминать, что у тебя есть цель, сверхзадача, и надо к ней идти, а не мириться со своим положением, не превращаться в посредственность. Он пинками заставлял человека добиваться результата. Ведь многие талантливые люди часто не могут сдвинуться с места: я не смогу, у меня не получится, нет денег, времени, сил, я устал. А Матвей не принимал никаких оправданий»
Но, многое требуя от других, он и с себя спрашивал по максимуму. Мог заниматься буквально днями и ночами. Днем обучать игре на инструментах, а ночью писать для учеников упражнения, импровизации, сочинять произведения, составлять программы. И так без остановки в течение многих лет. Бешеный график работы рано или поздно должен был отразиться на здоровье. Но и в борьбе с немощью всегда приходила на выручку железная воля Матвея.
«Когда у него случился инсульт и паралич, он пролежал у нас дома почти месяц, — рассказывает Игорь Толщин, — он не мог ни говорить, ни ходить. Но у него была такая сила воли, что он все-таки встал и с нуля полностью восстановил речь и движения, способность писать. И, кстати, выработал каллиграфический почерк».
Матвей Журавлев был, по сути, явлением уже сам по себе. Ни бардом, ни джазменом, ни рок-музыкантом он в строгом смысле слова не был. Хотя и называли его хабаровским «дедушкой русского рока». Он постоянно экспериментировал со стилями, ритмами, звучанием, совмещал совершенно несовместимые, на первый взгляд, вещи. Рок-н-ролл на балалайках? Легко! И такое хулиганство — во всем. До последних дней в «седобородом старце» проглядывало озорное, мальчишеское начало. Он охотно исполнял песни, играл, музицировал. И, хотя ни идеальным голосом, ни безупречным академическим исполнением не обладал, умел заставить людей слушать себя, «загораться», плакать и смеяться.
В 90-е годы, в последние лет 5 своей жизни, дед Матвей принимал участие в создании «Беби-джаза», детской джазовой школы, которая работала по его методике, и за время своего существования успела обрести известность не только в Хабаровске, но и в других городах и странах. И здесь Матвей шел против течения: учеников учили в первую очередь тому, что не дают в обычных музыкальных школах: любви к музыке и радости музыкального творчества. Ведь самая могучая мотивация к изучению предмета и всех технических тонкостей — в любви к своему делу. В стенах джазовой школы ученики получали пожизненную «прививку» от попсы и плохой музыки. Многие попрекают «Беби-джаз» тем, что ни один из его выпускников так и не стал профессиональным музыкантом. Заметим: точно так же не стали ими и многие выпускники обычных музыкальных школ, у которых за годы обучения успели отбить любовь к инструменту.
Последние годы жизни, возможно, были для деда Матвея самыми тяжелыми в его и без того не слишком благополучной в бытовом плане жизни. Отсутствие денег и жилья, проблемы со здоровьем (он был болен диабетом, да и последствия двух инфарктов и инсульта, безусловно, давали о себе знать). А бурная музыкальная жизнь города протекала уже практически без его участия, очень многие отвернулись от него. Нашлись, правда, добрые люди, которые дали ему ключ от комнаты в общаге: «Живи, дед!», где он и жил и работал, насколько хватало сил.
«В последние месяцы он сильно болел и почти не вставал с постели. Мы к нему пришли как-то с другом, но, увидев, что он болеет, хотели уйти, но он взял в руки балалайку, тут же встал с постели и как стал песни горланить! Сразу вся хворь ушла — вот что значит, человек песню любит! Да из нее он силы и черпал», — делится воспоминаниями в сети один хабаровчанин.
«Смерть в дешёвом мотеле или смерть от случайной пули — блюзовая смерть. Как варианты годятся: электрический стул, передоз и одинокая смерть на сломанной раскладушке. Тебе не удастся умереть блюзово на теннисном корте или во время липосакции».
Смерть Матвея вполне вписывается в каноны блюзового жанра. Он умер в декабре 1999 года в одной из хабаровских больниц: не смог перенести операцию на поджелудочной железе.
Имя да песня — все, что осталось
После смерти Матвей Журавлев так и не получил никакого официального признания. В почетные граждане своего любимого города он так и не попал — ни при жизни, ни после. Видимо, нашлись люди значительнее, чем он. Проект установки памятника деду Матвею повис в воздухе, и не ясно, воплотится он когда-нибудь в жизнь или нет. В этом году интерес к деду всколыхнула перспектива сделать его «Вдоль Амура белым парусом» гимном Хабаровска. Однако на момент написания статьи жюри отдало предпочтение другой песне, по их словам, более торжественной, в которой упоминается присвоение Хабаровску звания города воинской славы.
Но, с другой стороны, что такое официальное признание для человека с судьбой настоящего блюзмена? Гораздо важнее то, что спустя почти 15 лет все еще вспоминают его. И не только его коллеги-музыканты, но и простые хабаровчане, с музыкой никак не связанные.
«Знал я дедушку. Помню, на рок-фесте в Политене он вышел на сцену. И после первых аккордов зал заплакал. А пел-то он без микрофона. Царство ему небесное», — подобные отзывы пишут на хабаровских форумах до сих пор.
И плакал зал, кстати, тогда не из жалости к старенькому дедушке с гитарой, а от того, что огонь, который горел у него в душе и который он нес в своей музыке, не мог никого оставить равнодушным.
